Прозрачный мир
Publication date: 2002
стихи и эссе.
ПРОЗРАЧНЫЙ МИР
Свет
Мы очень близко подошли к свету. Научились строить световые колодцы и зачерпывать из них ведрами, как воду, которая всегда была подвластна - канавы, каналы, желобки, дождевые бочки, мельницы, плотины. Вода – наша, здешняя, потрогать можно - горизонтальная ось жизни, а свет – вертикальная. Видим, кожей втягиваем, а потрогать нечего, только освещенный им предмет. Как если бы воду нельзя было налить в стакан, а только сравнивать стаканы: этот мокрый, а тот – нет.
Свет – Бог Ра, Гелиос, Солнце, лампочка, свеча, огонь. Свет принципиально добываем, но если солнечный трактуется как проявление Божественного, то электрический - подражательный – мы сумели создать, как только стали атеистами, то есть, сами себе богами, чтобы над светом своим иметь полную власть. Впрочем, по отношению к собственным творениям нас одолевают комплексы: хорошо ли сделали, сможем ли управлять, не повлечет ли непредсказуемых последствий.
Пламя, за тысячи лет, должно было стать рутиной, однако, костер в ночи и по сей день - стихия ведьмовства, ночная жизнь при электричестве – ущерб здоровью, свечи – атрибут магов и спиритов, при свечах дети рассказывают страшные истории, взрослые гадают, ночные разбойники рыскают с фонариками, а в свете Луны распоясывается нечистая сила и бродят призраки. Мифологические страхи. А вне мифа – и петух не крикнет, и мужик не перекрестится, и гром не грянет. Гром-то, положим, грянет, да никто этого не заметит, как и всякую вещь, расположенную вне мифологического поля.
Добытый свет – не посланник Солнца-Гелиоса, в его усугублении - ядерной энергии - открыто называются Уран и Плутон, но в качестве домашнего существа, он ассоциируется с уютом, освещением не общим, а личным: когда высвечено только твое лицо или несколько лиц, а не всё и вся.
История с мифологией света противоречива и запутанна настолько, что звание Люцифер – «светоносный» - приписывался Вавилонскому царю, планете Венера, Христу, а затем и сатане. Свет осел в нашем быту словами люкс и свет как светское общество. А драгоценные камни и металлы – наверняка чудесным образом застывшие капли и сгустки света: золотого, серебряного, алмазного, рубинового, изумрудного. Иначе они были бы для нас не ценнее булыжников, руды и стекла.
Города наши светятся в темноте все ярче.
Свет, сияние – по-прежнему объект устремлений, а тьма - предупреждение о всепоглащающей черной дыре, антимире-антигравитации. Пламя, горение – это сверхнапряжение, накал, опасность, грань безумия, нижние чакры, низменные инстинкты, низкие помыслы, подземное пламя (вечное пламя в наших владениях – подземное). Свету, его прохождению по ступеням, посвящена книга Кабалы «Зогар». Свет проходит, от Творца, к нам, по ступеням. Идея иерархии для нас, как и для животных, тотальна, на том основаны и любые представления о Божественном, попытки освободиться от иерархии бесконечны и безуспешны: в иерархию выстраивается и демократия, «власть народа», и попытки установления справедливости и равенства – «некоторые животные» очень быстро оказываются «равнее других».
Сколько бы ни было богов на Олимпе, верховный – один, и даже если Бог всего один, есть те, кто расположены к нему ближе и те, кто дальше. Каждый раз, когда мы, со специфической гордостью преодоления, восклицаем: «Пусть растут все цветы», это значит, что только что мы в очередной раз выпололи сорняки, и надеемся, что они больше не вырастут. Проблема возникает не с самой прополкой вредоносных созданий, а с тем, что мир надо все время делить на чистых и нечистых, на ангелов и демонов. Само Солнце не только светит и греет, оно ослепляет, сжигает, чем выше его активность, тем губительнее она для живого. Но без него – и вовсе нет жизни. Характерно, что во всех онтологических раздумьях и доктринах мы инстинктивно воспринимаем себя как «низший» мир, представляя себе даже неведомые галактики и гипотетических инопланетян как мир «высший».
Боги и люди
Сколько раз повторено в Торе, Библии, Коране: Творец, Всевышний – один. Все современное человечество, не считая его рудиментарной части – племен, осколков пантеистического, языческого мира – утверждает единобожие. Значит, так оно и есть. Подобно Шлиману, поверившему Гомеру на слово, я верю и всем остальным: так называемым коллективным бессознательным, мифологиям, всему, что закрепилось в истории.
Раз в древние времена и майя, и ацтеки, и эллины, и египтяне верили в многобожие – значит, богов и было много. И была битва Богов и Титанов, где Зевс победил отца - Крона, поедавшего своих детей. Крон (хронос, он же Сатурн) – время, которое плодило и слизывало все сущее без остатка. Как компьютер без памяти, из которого всё тут же или вскоре исчезало. Боги нашли, сотворили (или освободили из плена) эту память, и для людей появилась вечность. Она была и раньше, но лишь «во плоти»: тела фараонов бальзамировали для вечности, поскольку иначе сохранить целостную информацию о себе было невозможно. Олимпийцы принесли ключ к освоению иных измерений. Время перестало властвовать над бессмертной душой. Было бы актом признательности просто упомянуть более древних зооморфных Богов, Кецалькоатля и Озириса, Тескатлипоку и Изиду.
Удивительно, что в судьбоносные моменты история вспоминает один и тот же мотив: младенца Моисея хотели убить; охотясь за новорожденным Христом, истребили кучу младенцев. Гея-Земля подучила своего сына Кроноса оскопить отца-Урана-Небо, чтоб он перестал плодить детей. Крон-Сатурн-Время знал, что и его дети свергнут его, потому поедал их, но младенца Зевса мать спрятала от расправы. Почему бы не принять все это за правду, вместо того, чтобы трактовать как фрейдистские комплексы? Египтолог Логари Пужол так расстроился, найдя в египетских текстах прообраз Евангелия, историю рождения и воскрешения фараона, сына Бога и царицы, что стал агностиком, будучи прежде ревностным христианином. Почему похожесть смущает?
В историях из Высшего мира, рассказываемых людьми разных времен и культур, много повторяющихся мотивов. Агамемнон убивает свою дочь Ифигению – приносит в жертву богам, а Авраам – Исаака. Ифигения обращается овечкой, а Исаак остается жив, потому что, когда нож уже опускался, Бог подменил Исаака овечкой. Две истории из жизни людей, связанных с миром Божественного. О том, что все это означает, написаны тьмы и тьмы (тьма – значит, много, а свет – один) томов, но почему не поверить на слово всем каноническим текстам, то есть, писаниям, принятым за основу каждой данной культуры, ареала, эгрегора?
Трудно сказать, что происходило, когда одни боги сменяли других, и в какой-то момент остался всего один Всевышний. Тем не менее (по опыту-по результату-по ощущению), оседлые ареалы имеют своих, отдельных, действующих региональных покровителей, спасителей, наставников – Богов. Есть христианский ареал, исламский, буддистский. У мусульман начальников двое: Аллах и пророк Муххамед. У христиан – трое-четверо: Творец (Бог-отец), Христос (Бог-сын) и Бог-дух и (или) Пресвятая Дева, Богородица. Еще апостолы, сонм святых – так что пантеистический колер присутствует, но все же они – одно, к Одному восходят, Одному служат, только посредничают между Ним и нами несколько по-разному. Иудеи отвергли посредников раз и навсегда: есть Он и есть мы, в промежутке могут оказаться только запрещенные Им идолы.
Мир, взятый под защиту Христом, кардинально отличается от мира, котролируемого Аллахом или овеваемого Буддой. Создание западной цивилизации – это тоже творение. Трудно согласиться с тем, что один раз были сотворены базовые ценности (человек, в первую очередь) и на этом творение закончилось. Оно продолжается, и по-разному: христианское творение последних двух тысяч лет – самое овеществленное. Если в дао и дзене тренингом духа и тела можно человека «дополнить», преобразовать в своеобразные аппараты (взлетает, каменеет, на равных взаимодействует со стихиями), то христианский человек, оставаясь духовно-телесно, в смысле духа в теле, немощным, всякой идее создает отдельные предметы: самолет, телефон, компьютер, холодильник, микроволновую печь, атомную электростанцию.
Так что в нашем понимании реальности как видимого, осязаемого и измеряемого, мы реальность изменили, она у нас не та, что дана была изначально, она прогрессирует. Этим сложным путем цивилизации, где всякая вещь признана существующей, если она есть вовне, а не в тебе, если она очевидна не только избранным, а всем, мы дошли до логического конца. В этом смысле, демократия была целью нашего пути, и Фокуяма прав: «конец истории» действительно настал. Но история не кончилась: во-первых, не мы одни – ее действующие лица, во вторых – перед нами замаячила новая цель, новый пункт назначения, о котором пока ничего не известно. Есть только признаки. Мы со всей очевидностью стали осваивать духовное (или магическое) направление как реальность. В том смысле, что доселе жизнь была сама по себе, а духовный мир – сам по себе, и пересекались они лишь в особых случаях, местах, состояниях, а совпадали – у минимального количества людей.
Мирская жизнь и духовная по сей день альтернативны: либо ты монах, либо общественный элемент, но ситуация стремительно меняется. Жить в горизонтали и вертикали одновременно становится не только возможно, но и необходимо. Вовне – только то, что внутри, - говорим мы теперь. А внутри – то же, что во Вселенной. Каждая материальная вещь, каждая земная мысль или чувство имеют аналог в высшем мире. (Без тупикового вопроса, что раньше, курица или яйцо). Доктрина эта весьма почтенного возраста, но как обыденная реальность начинает разворачиваться лишь сейчас.
История неотделима от Божественного, даже если называть это «предрассудками». Пункт истории, в котором мы оказались сегодня, похож на паузу смятения. Одни используют паузу для онтологических раскопок, другие пользуются моментом для захвата власти на глобусе. Не знаю, что было визуальной доминантой в предыдущую паузу, два тысячелетия назад для христиан, но сейчас это – свет. Или – прозрачность.
Атеизм
То, что Создатель видит все, что мы для Него абсолютно прозрачны – аксиома для всех, кроме атеистов. Знаменитый пионер атеизма Тантал был настолько продвинутым человеком, что богам было интересно с ним общаться. Видя такое к себе отношение, Тантал засомневался: может, боги – такие же люди, как он, или он – такой же, как боги. И ничего-то они не видят и не знают, по крайней мере, не больше, чем он сам. И решил приготовить для богов ужин из своего сына Пелопса: если они этого не поймут, значит, Тантал откроет людям правду, пусть и ценой жизни сына, что боги – не боги. А если они все же всевидящие и всемогущие, значит, секрет им откроется, и они вернут к жизни Пелопса. Боги пришли, все поняли, Пелопса воскресили, но Тантала наказали Танталовыми муками, а весь его род прокляли (Электра и Орест – последние представители Танталова рода). Следующие атеисты появились нескоро.
Люди сживались с собой и друг с другом долго, но к началу двадцатого века совсем вроде бы обжились. И решили сбросить монархов – помазанников Божьих (да и кто сказал, что они таковыми являлись?), а выбирать для управления собой своих же представителей. Атеизм стал доминантой. Все, что прежде атрибутировалось Богу, перешло государству и обществу. Законы Творца стали законами государства: за каждый грех, он же проступок или преступление, государство наказывает по своим писаным правилам. И жертв требует. До сих пор не понимаю, зачем богам нужны жертвы. Известно, что они нужны человеку, что следует из накопленного опыта: не отдашь – не получишь, получая свободу, раб теряет гарантии, цена освобождения от борьбы – депрессия, получивший богатство получает и заботу его охранять и им распоряжаться. У слова жертва появился синоним – цена.
Но нужны ли жертвы Высшей Силе? А если нет (или об этом ничего не известно), то почему мы не говорим, что это нужно нам, а ссылаемся на богов? Государство же требует от нас жертв для собственного блага: ежедневный труд, налоги, наилучший для функционирования государства образ жизни граждан. Но в этом – залог благосостояния не только власти, но и общества, и каждого его члена. Американцы жертвуют много, поэтому получают благополучие, русские жертвуют мало, поэтому его не получают. Зато русские всегда готовы заплатить натурой и нутром (жизнью, нефтью, газом, лесом) и потому менее уязвимы. В экстремальных ситуациях это – ценость, а в ежедневной жизни – как поется в бесконечно повторяемой песне Макаревича «Не будем прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас». Благополучные – прогибаются.
Для атеистического общества формула «Бог видит все» никуда не исчезла, просто слово «Бог» подменилось словом «государство». Все развитые страны живут на пластиковые карты. Живые деньги имеют обращение лишь в качестве мелочи: кофе-сигареты. А пользование пластиковой картой – это почти полная информация о ее владельце для банка, значит, и для государства. В каком магазине и на какую сумму купил, куда поехал, гостиница, машина напрокат, день, час. И вдруг образуется провал: неделю, месяц, три месяца карта не была использована. Это вызывает сначала вопрос, потом подозрение, в конце концов, следуют «оперативные мероприятия». Ведь непользование картой (все легальные доходы перечисляются исключительно на банковский счет) означает выпадение физического лица из сферы легитимности. Выпадение из поля зрения – синоним. Индивид становится непрозрачен и поэтому опасен.
Чем выше степень комфорта (всё - для блага человека), тем больше степень прозрачности: консьержка в доме, которая знает то, чего не знает банковская карта, провайдор выхода в сеть, который может читать электронную переписку, а также знает, на какие сайты заходит пользователь. Вообще, пользователь, потребитель, а в массе – электорат стали новыми определениями человека. Выбирать и использовать – два основных занятия для психики, которая в разные времена акцентировалась по-разному: рабы и господа, горожане (граждане, мещане, бюргеры, буржуи) и крестьяне, рыцари и масса, толпа, чернь. Для общества потребления божеством стало государство, это оно дает ему возможность потреблять, оно всевидяще и всемогуще, и как не укрыться было верующим от всевидящего ока, так не укрыться и от ока государства, в которое, как выяснилось, тоже можно не верить. Террористы, раньше называвшиеся революционерами, победили прозрачность: авала (или хавала) – передача денег из рук в руки – делает ненужными банки, а если человек для государства – это удостоверение личности, то нате вам пачку фальшивых паспортов.Террористы невидимы, они не играют по правилам Государства, и потому играют с ним на равных.
Прозрачность
А что же человек? Он бывал рабом Божьим, личностью, теперь он – имидж. «Я» утопло в наросших информационных слоях, из которых вычленить его как «сухой остаток» стало невозможно, и он выплыл снова как имидж, иначе – иероглиф, узнаваемый знак. Имидж – это почти что кличка: Львиное сердце, Орлиный глаз, Рябой, Косой, Карлсон, который живет на крыше. Получить место в обществе можно, став непроницаемым во всем так называемом «личном», в сложном, неоднозначном, зыбком. Нужно превратиться в одно ясное высказывание, единственное в своем роде. Пригов – это который кричит кикиморой, Бренер - который испражняется публично, Кулик - который совокупляется с козлами. Mr Dupin - который может съесть четыре дюжины устриц подряд. Денни де Вито – маленький и толстенький. Хрущев – тот, кто стучал ботинком по трибуне.
Тело оказывается самым громоздким предметом, и строение имеет слишком замысловатое по сравнению с имиджем ХХI века: геометрические формы, минимум тяжелых и непрозрачных материалов (камень, дерево), максимум стекла и прозрачного пластика. А уже существующие каменные глыбы подсвечиваются, чтобы придать и им прозрачности и воздушности.
Все это может значить и то, что процесс переваривания – внешнего мира, высокой истории и истории прет-а-порте, который должен происходить за закрытыми дверями, кончился. Мы как бы сочли свою форму итоговой или промежуточно итоговой и решили в ней застыть. Внутренности стали не подсобкой, а парадным предметом, начиная с архитектуры центра Помпиду и кончая механизмами, одетыми в прозрачный корпус. Внутренности организма стали видны при помощи сканера, а описанию их писатели и кинематографисты посвящают пользующиеся спросом произведения.
Новая европейская и американская архитектура – образ прозрачной и хрупкой человеческой популяции, живущей уже не на земле, а в воздухе, на пятых и сто пятнадцатых этажах. Дизайн хай-тэк – минималистский: никаких гигантских куполов абажуров, многоярусных люстр, бесконечного количества штучек и родного хлама - вещдоков прожитых лет. Вещь одноразова как шприц: использовал – выкинул. Помойки переполняются, все что не recycling, подбирают художники и мастерят из некогда любимого и потому одушевленного утиль-сырья вперемежку с безвестными старыми слугами - трубами и проводами, инсталляции.
Прозрачность прогрессировала в многочисленных вариантах шоу «За стеклом»: люди соглашаются прожить месяц-другой под круглосуточным наблюдением всех желающих. И это, конечно, очень напоминает религиозное сознание: жить, зная, что во всякий момент ты видим Оком Недремлющим, и потому надо стараться соответствовать ожиданиям. Ожидаемое от сапиенса во всех религиях примерно одинаково. А если живешь, никем не видимый – не все ли равно, как жить? В шоу-варианте ты видим людьми, наблюдая за тобой, они тебя полюбят или нет, они проголосуют за то, чтобы ты выбыл (как бы умер, исчез бесследно) или остался.
Название шоу «Большой брат» - из Оруэла: то, что он описывал как кошмар и то, что воспринималось как кошмар в тоталитарных странах: КГБ на чеку, Большой Брат не дремлет, за тобой следят, наружка, прослушка, выследят – посадят, расстреляют. И кто бы знал, что слежка через банковскую карту станет нормой жизни, слежка «из-за стекла» - желанной, и в целом, высшее личное достижение – когда за тобой неотступно следуют папарацци. Стать знаменитым хоть на 15 минут, по Уорхолу – иное, чем классическая слава. Слава заслуживалась трудно осуществимым, эксклюзивным деянием или творением, сегодня знаменит тот, кого чаще всего видят наибольшее число людей. Видят, естественно, в телевизоре: живущий за стеклом экрана стяжает славу просто самим фактом трансляции свечения. В имидж его превращает пристальность наблюдения за ним.
Предыдущая волна суперзнаменитостей – топ-модели, они должны были изначально прийти с имиджем. Всё же – усилие, природы и стилистов. Творчество, творение перестало быть жизненной необходимостью, более актуален реестр, с которым можно играть: ты нравишься, а ты – нет. И определяют это не абстрактные божества, а общество, поименная перепись которого хранится у государства.
Общество становится все более конфедерацией групп, а не личностей. Уникальное личное искривление перестало быть информативным и даже занятным. Вместе с исчезновением личности исчез и почерк. Через некоторое время люди полностью разучатся писать от руки. Но недавно я обнаружила странную вещь: выбор шрифта на компьютере – тоже почерк, и графология может быть вскоре заменена шрифтологией. Есть группа людей (я в их числе), пишущих в Таймс Нью Роман, то есть, в новоримском времени. Есть пишущие в стиле «Мысль» - мне как раз философ прислал эту самую Мысль. А мой израильский адресат пишет в Ariel, Ариэль, как известно – древнее название Иерусалима. Рукописные шрифты используют исключительно в дешевых рекламках. И чем больше будет шрифтов, тем явственнее будет проглядывать почерк – не личный, а групповой.
Светящийся прозрачный мир – это не только стоящий за ним призыв: «Смотрите друг на друга» и «Во мне нет ничего тайного (скрытого, интимного, запретного)». Это и сигнал свету, космосу, Высшим мирам, всем, всем, всем: «Рассмотрите, оцените, приходите, возьмите с собой!». Ситуация исповеди длиною в жизнь, тотального медицинского осмотра. Но если никто не заметит и не приветит, долго в позиции наизготовку не простоять.
Татьяна Щербина
ПРОЗРАЧНЫЙ МИР
Свет
Мы очень близко подошли к свету. Научились строить световые колодцы и зачерпывать из них ведрами, как воду, которая всегда была подвластна - канавы, каналы, желобки, дождевые бочки, мельницы, плотины. Вода – наша, здешняя, потрогать можно - горизонтальная ось жизни, а свет – вертикальная. Видим, кожей втягиваем, а потрогать нечего, только освещенный им предмет. Как если бы воду нельзя было налить в стакан, а только сравнивать стаканы: этот мокрый, а тот – нет.
Свет – Бог Ра, Гелиос, Солнце, лампочка, свеча, огонь. Свет принципиально добываем, но если солнечный трактуется как проявление Божественного, то электрический - подражательный – мы сумели создать, как только стали атеистами, то есть, сами себе богами, чтобы над светом своим иметь полную власть. Впрочем, по отношению к собственным творениям нас одолевают комплексы: хорошо ли сделали, сможем ли управлять, не повлечет ли непредсказуемых последствий.
Пламя, за тысячи лет, должно было стать рутиной, однако, костер в ночи и по сей день - стихия ведьмовства, ночная жизнь при электричестве – ущерб здоровью, свечи – атрибут магов и спиритов, при свечах дети рассказывают страшные истории, взрослые гадают, ночные разбойники рыскают с фонариками, а в свете Луны распоясывается нечистая сила и бродят призраки. Мифологические страхи. А вне мифа – и петух не крикнет, и мужик не перекрестится, и гром не грянет. Гром-то, положим, грянет, да никто этого не заметит, как и всякую вещь, расположенную вне мифологического поля.
Добытый свет – не посланник Солнца-Гелиоса, в его усугублении - ядерной энергии - открыто называются Уран и Плутон, но в качестве домашнего существа, он ассоциируется с уютом, освещением не общим, а личным: когда высвечено только твое лицо или несколько лиц, а не всё и вся.
История с мифологией света противоречива и запутанна настолько, что звание Люцифер – «светоносный» - приписывался Вавилонскому царю, планете Венера, Христу, а затем и сатане. Свет осел в нашем быту словами люкс и свет как светское общество. А драгоценные камни и металлы – наверняка чудесным образом застывшие капли и сгустки света: золотого, серебряного, алмазного, рубинового, изумрудного. Иначе они были бы для нас не ценнее булыжников, руды и стекла.
Города наши светятся в темноте все ярче.
Свет, сияние – по-прежнему объект устремлений, а тьма - предупреждение о всепоглащающей черной дыре, антимире-антигравитации. Пламя, горение – это сверхнапряжение, накал, опасность, грань безумия, нижние чакры, низменные инстинкты, низкие помыслы, подземное пламя (вечное пламя в наших владениях – подземное). Свету, его прохождению по ступеням, посвящена книга Кабалы «Зогар». Свет проходит, от Творца, к нам, по ступеням. Идея иерархии для нас, как и для животных, тотальна, на том основаны и любые представления о Божественном, попытки освободиться от иерархии бесконечны и безуспешны: в иерархию выстраивается и демократия, «власть народа», и попытки установления справедливости и равенства – «некоторые животные» очень быстро оказываются «равнее других».
Сколько бы ни было богов на Олимпе, верховный – один, и даже если Бог всего один, есть те, кто расположены к нему ближе и те, кто дальше. Каждый раз, когда мы, со специфической гордостью преодоления, восклицаем: «Пусть растут все цветы», это значит, что только что мы в очередной раз выпололи сорняки, и надеемся, что они больше не вырастут. Проблема возникает не с самой прополкой вредоносных созданий, а с тем, что мир надо все время делить на чистых и нечистых, на ангелов и демонов. Само Солнце не только светит и греет, оно ослепляет, сжигает, чем выше его активность, тем губительнее она для живого. Но без него – и вовсе нет жизни. Характерно, что во всех онтологических раздумьях и доктринах мы инстинктивно воспринимаем себя как «низший» мир, представляя себе даже неведомые галактики и гипотетических инопланетян как мир «высший».
Боги и люди
Сколько раз повторено в Торе, Библии, Коране: Творец, Всевышний – один. Все современное человечество, не считая его рудиментарной части – племен, осколков пантеистического, языческого мира – утверждает единобожие. Значит, так оно и есть. Подобно Шлиману, поверившему Гомеру на слово, я верю и всем остальным: так называемым коллективным бессознательным, мифологиям, всему, что закрепилось в истории.
Раз в древние времена и майя, и ацтеки, и эллины, и египтяне верили в многобожие – значит, богов и было много. И была битва Богов и Титанов, где Зевс победил отца - Крона, поедавшего своих детей. Крон (хронос, он же Сатурн) – время, которое плодило и слизывало все сущее без остатка. Как компьютер без памяти, из которого всё тут же или вскоре исчезало. Боги нашли, сотворили (или освободили из плена) эту память, и для людей появилась вечность. Она была и раньше, но лишь «во плоти»: тела фараонов бальзамировали для вечности, поскольку иначе сохранить целостную информацию о себе было невозможно. Олимпийцы принесли ключ к освоению иных измерений. Время перестало властвовать над бессмертной душой. Было бы актом признательности просто упомянуть более древних зооморфных Богов, Кецалькоатля и Озириса, Тескатлипоку и Изиду.
Удивительно, что в судьбоносные моменты история вспоминает один и тот же мотив: младенца Моисея хотели убить; охотясь за новорожденным Христом, истребили кучу младенцев. Гея-Земля подучила своего сына Кроноса оскопить отца-Урана-Небо, чтоб он перестал плодить детей. Крон-Сатурн-Время знал, что и его дети свергнут его, потому поедал их, но младенца Зевса мать спрятала от расправы. Почему бы не принять все это за правду, вместо того, чтобы трактовать как фрейдистские комплексы? Египтолог Логари Пужол так расстроился, найдя в египетских текстах прообраз Евангелия, историю рождения и воскрешения фараона, сына Бога и царицы, что стал агностиком, будучи прежде ревностным христианином. Почему похожесть смущает?
В историях из Высшего мира, рассказываемых людьми разных времен и культур, много повторяющихся мотивов. Агамемнон убивает свою дочь Ифигению – приносит в жертву богам, а Авраам – Исаака. Ифигения обращается овечкой, а Исаак остается жив, потому что, когда нож уже опускался, Бог подменил Исаака овечкой. Две истории из жизни людей, связанных с миром Божественного. О том, что все это означает, написаны тьмы и тьмы (тьма – значит, много, а свет – один) томов, но почему не поверить на слово всем каноническим текстам, то есть, писаниям, принятым за основу каждой данной культуры, ареала, эгрегора?
Трудно сказать, что происходило, когда одни боги сменяли других, и в какой-то момент остался всего один Всевышний. Тем не менее (по опыту-по результату-по ощущению), оседлые ареалы имеют своих, отдельных, действующих региональных покровителей, спасителей, наставников – Богов. Есть христианский ареал, исламский, буддистский. У мусульман начальников двое: Аллах и пророк Муххамед. У христиан – трое-четверо: Творец (Бог-отец), Христос (Бог-сын) и Бог-дух и (или) Пресвятая Дева, Богородица. Еще апостолы, сонм святых – так что пантеистический колер присутствует, но все же они – одно, к Одному восходят, Одному служат, только посредничают между Ним и нами несколько по-разному. Иудеи отвергли посредников раз и навсегда: есть Он и есть мы, в промежутке могут оказаться только запрещенные Им идолы.
Мир, взятый под защиту Христом, кардинально отличается от мира, котролируемого Аллахом или овеваемого Буддой. Создание западной цивилизации – это тоже творение. Трудно согласиться с тем, что один раз были сотворены базовые ценности (человек, в первую очередь) и на этом творение закончилось. Оно продолжается, и по-разному: христианское творение последних двух тысяч лет – самое овеществленное. Если в дао и дзене тренингом духа и тела можно человека «дополнить», преобразовать в своеобразные аппараты (взлетает, каменеет, на равных взаимодействует со стихиями), то христианский человек, оставаясь духовно-телесно, в смысле духа в теле, немощным, всякой идее создает отдельные предметы: самолет, телефон, компьютер, холодильник, микроволновую печь, атомную электростанцию.
Так что в нашем понимании реальности как видимого, осязаемого и измеряемого, мы реальность изменили, она у нас не та, что дана была изначально, она прогрессирует. Этим сложным путем цивилизации, где всякая вещь признана существующей, если она есть вовне, а не в тебе, если она очевидна не только избранным, а всем, мы дошли до логического конца. В этом смысле, демократия была целью нашего пути, и Фокуяма прав: «конец истории» действительно настал. Но история не кончилась: во-первых, не мы одни – ее действующие лица, во вторых – перед нами замаячила новая цель, новый пункт назначения, о котором пока ничего не известно. Есть только признаки. Мы со всей очевидностью стали осваивать духовное (или магическое) направление как реальность. В том смысле, что доселе жизнь была сама по себе, а духовный мир – сам по себе, и пересекались они лишь в особых случаях, местах, состояниях, а совпадали – у минимального количества людей.
Мирская жизнь и духовная по сей день альтернативны: либо ты монах, либо общественный элемент, но ситуация стремительно меняется. Жить в горизонтали и вертикали одновременно становится не только возможно, но и необходимо. Вовне – только то, что внутри, - говорим мы теперь. А внутри – то же, что во Вселенной. Каждая материальная вещь, каждая земная мысль или чувство имеют аналог в высшем мире. (Без тупикового вопроса, что раньше, курица или яйцо). Доктрина эта весьма почтенного возраста, но как обыденная реальность начинает разворачиваться лишь сейчас.
История неотделима от Божественного, даже если называть это «предрассудками». Пункт истории, в котором мы оказались сегодня, похож на паузу смятения. Одни используют паузу для онтологических раскопок, другие пользуются моментом для захвата власти на глобусе. Не знаю, что было визуальной доминантой в предыдущую паузу, два тысячелетия назад для христиан, но сейчас это – свет. Или – прозрачность.
Атеизм
То, что Создатель видит все, что мы для Него абсолютно прозрачны – аксиома для всех, кроме атеистов. Знаменитый пионер атеизма Тантал был настолько продвинутым человеком, что богам было интересно с ним общаться. Видя такое к себе отношение, Тантал засомневался: может, боги – такие же люди, как он, или он – такой же, как боги. И ничего-то они не видят и не знают, по крайней мере, не больше, чем он сам. И решил приготовить для богов ужин из своего сына Пелопса: если они этого не поймут, значит, Тантал откроет людям правду, пусть и ценой жизни сына, что боги – не боги. А если они все же всевидящие и всемогущие, значит, секрет им откроется, и они вернут к жизни Пелопса. Боги пришли, все поняли, Пелопса воскресили, но Тантала наказали Танталовыми муками, а весь его род прокляли (Электра и Орест – последние представители Танталова рода). Следующие атеисты появились нескоро.
Люди сживались с собой и друг с другом долго, но к началу двадцатого века совсем вроде бы обжились. И решили сбросить монархов – помазанников Божьих (да и кто сказал, что они таковыми являлись?), а выбирать для управления собой своих же представителей. Атеизм стал доминантой. Все, что прежде атрибутировалось Богу, перешло государству и обществу. Законы Творца стали законами государства: за каждый грех, он же проступок или преступление, государство наказывает по своим писаным правилам. И жертв требует. До сих пор не понимаю, зачем богам нужны жертвы. Известно, что они нужны человеку, что следует из накопленного опыта: не отдашь – не получишь, получая свободу, раб теряет гарантии, цена освобождения от борьбы – депрессия, получивший богатство получает и заботу его охранять и им распоряжаться. У слова жертва появился синоним – цена.
Но нужны ли жертвы Высшей Силе? А если нет (или об этом ничего не известно), то почему мы не говорим, что это нужно нам, а ссылаемся на богов? Государство же требует от нас жертв для собственного блага: ежедневный труд, налоги, наилучший для функционирования государства образ жизни граждан. Но в этом – залог благосостояния не только власти, но и общества, и каждого его члена. Американцы жертвуют много, поэтому получают благополучие, русские жертвуют мало, поэтому его не получают. Зато русские всегда готовы заплатить натурой и нутром (жизнью, нефтью, газом, лесом) и потому менее уязвимы. В экстремальных ситуациях это – ценость, а в ежедневной жизни – как поется в бесконечно повторяемой песне Макаревича «Не будем прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас». Благополучные – прогибаются.
Для атеистического общества формула «Бог видит все» никуда не исчезла, просто слово «Бог» подменилось словом «государство». Все развитые страны живут на пластиковые карты. Живые деньги имеют обращение лишь в качестве мелочи: кофе-сигареты. А пользование пластиковой картой – это почти полная информация о ее владельце для банка, значит, и для государства. В каком магазине и на какую сумму купил, куда поехал, гостиница, машина напрокат, день, час. И вдруг образуется провал: неделю, месяц, три месяца карта не была использована. Это вызывает сначала вопрос, потом подозрение, в конце концов, следуют «оперативные мероприятия». Ведь непользование картой (все легальные доходы перечисляются исключительно на банковский счет) означает выпадение физического лица из сферы легитимности. Выпадение из поля зрения – синоним. Индивид становится непрозрачен и поэтому опасен.
Чем выше степень комфорта (всё - для блага человека), тем больше степень прозрачности: консьержка в доме, которая знает то, чего не знает банковская карта, провайдор выхода в сеть, который может читать электронную переписку, а также знает, на какие сайты заходит пользователь. Вообще, пользователь, потребитель, а в массе – электорат стали новыми определениями человека. Выбирать и использовать – два основных занятия для психики, которая в разные времена акцентировалась по-разному: рабы и господа, горожане (граждане, мещане, бюргеры, буржуи) и крестьяне, рыцари и масса, толпа, чернь. Для общества потребления божеством стало государство, это оно дает ему возможность потреблять, оно всевидяще и всемогуще, и как не укрыться было верующим от всевидящего ока, так не укрыться и от ока государства, в которое, как выяснилось, тоже можно не верить. Террористы, раньше называвшиеся революционерами, победили прозрачность: авала (или хавала) – передача денег из рук в руки – делает ненужными банки, а если человек для государства – это удостоверение личности, то нате вам пачку фальшивых паспортов.Террористы невидимы, они не играют по правилам Государства, и потому играют с ним на равных.
Прозрачность
А что же человек? Он бывал рабом Божьим, личностью, теперь он – имидж. «Я» утопло в наросших информационных слоях, из которых вычленить его как «сухой остаток» стало невозможно, и он выплыл снова как имидж, иначе – иероглиф, узнаваемый знак. Имидж – это почти что кличка: Львиное сердце, Орлиный глаз, Рябой, Косой, Карлсон, который живет на крыше. Получить место в обществе можно, став непроницаемым во всем так называемом «личном», в сложном, неоднозначном, зыбком. Нужно превратиться в одно ясное высказывание, единственное в своем роде. Пригов – это который кричит кикиморой, Бренер - который испражняется публично, Кулик - который совокупляется с козлами. Mr Dupin - который может съесть четыре дюжины устриц подряд. Денни де Вито – маленький и толстенький. Хрущев – тот, кто стучал ботинком по трибуне.
Тело оказывается самым громоздким предметом, и строение имеет слишком замысловатое по сравнению с имиджем ХХI века: геометрические формы, минимум тяжелых и непрозрачных материалов (камень, дерево), максимум стекла и прозрачного пластика. А уже существующие каменные глыбы подсвечиваются, чтобы придать и им прозрачности и воздушности.
Все это может значить и то, что процесс переваривания – внешнего мира, высокой истории и истории прет-а-порте, который должен происходить за закрытыми дверями, кончился. Мы как бы сочли свою форму итоговой или промежуточно итоговой и решили в ней застыть. Внутренности стали не подсобкой, а парадным предметом, начиная с архитектуры центра Помпиду и кончая механизмами, одетыми в прозрачный корпус. Внутренности организма стали видны при помощи сканера, а описанию их писатели и кинематографисты посвящают пользующиеся спросом произведения.
Новая европейская и американская архитектура – образ прозрачной и хрупкой человеческой популяции, живущей уже не на земле, а в воздухе, на пятых и сто пятнадцатых этажах. Дизайн хай-тэк – минималистский: никаких гигантских куполов абажуров, многоярусных люстр, бесконечного количества штучек и родного хлама - вещдоков прожитых лет. Вещь одноразова как шприц: использовал – выкинул. Помойки переполняются, все что не recycling, подбирают художники и мастерят из некогда любимого и потому одушевленного утиль-сырья вперемежку с безвестными старыми слугами - трубами и проводами, инсталляции.
Прозрачность прогрессировала в многочисленных вариантах шоу «За стеклом»: люди соглашаются прожить месяц-другой под круглосуточным наблюдением всех желающих. И это, конечно, очень напоминает религиозное сознание: жить, зная, что во всякий момент ты видим Оком Недремлющим, и потому надо стараться соответствовать ожиданиям. Ожидаемое от сапиенса во всех религиях примерно одинаково. А если живешь, никем не видимый – не все ли равно, как жить? В шоу-варианте ты видим людьми, наблюдая за тобой, они тебя полюбят или нет, они проголосуют за то, чтобы ты выбыл (как бы умер, исчез бесследно) или остался.
Название шоу «Большой брат» - из Оруэла: то, что он описывал как кошмар и то, что воспринималось как кошмар в тоталитарных странах: КГБ на чеку, Большой Брат не дремлет, за тобой следят, наружка, прослушка, выследят – посадят, расстреляют. И кто бы знал, что слежка через банковскую карту станет нормой жизни, слежка «из-за стекла» - желанной, и в целом, высшее личное достижение – когда за тобой неотступно следуют папарацци. Стать знаменитым хоть на 15 минут, по Уорхолу – иное, чем классическая слава. Слава заслуживалась трудно осуществимым, эксклюзивным деянием или творением, сегодня знаменит тот, кого чаще всего видят наибольшее число людей. Видят, естественно, в телевизоре: живущий за стеклом экрана стяжает славу просто самим фактом трансляции свечения. В имидж его превращает пристальность наблюдения за ним.
Предыдущая волна суперзнаменитостей – топ-модели, они должны были изначально прийти с имиджем. Всё же – усилие, природы и стилистов. Творчество, творение перестало быть жизненной необходимостью, более актуален реестр, с которым можно играть: ты нравишься, а ты – нет. И определяют это не абстрактные божества, а общество, поименная перепись которого хранится у государства.
Общество становится все более конфедерацией групп, а не личностей. Уникальное личное искривление перестало быть информативным и даже занятным. Вместе с исчезновением личности исчез и почерк. Через некоторое время люди полностью разучатся писать от руки. Но недавно я обнаружила странную вещь: выбор шрифта на компьютере – тоже почерк, и графология может быть вскоре заменена шрифтологией. Есть группа людей (я в их числе), пишущих в Таймс Нью Роман, то есть, в новоримском времени. Есть пишущие в стиле «Мысль» - мне как раз философ прислал эту самую Мысль. А мой израильский адресат пишет в Ariel, Ариэль, как известно – древнее название Иерусалима. Рукописные шрифты используют исключительно в дешевых рекламках. И чем больше будет шрифтов, тем явственнее будет проглядывать почерк – не личный, а групповой.
Светящийся прозрачный мир – это не только стоящий за ним призыв: «Смотрите друг на друга» и «Во мне нет ничего тайного (скрытого, интимного, запретного)». Это и сигнал свету, космосу, Высшим мирам, всем, всем, всем: «Рассмотрите, оцените, приходите, возьмите с собой!». Ситуация исповеди длиною в жизнь, тотального медицинского осмотра. Но если никто не заметит и не приветит, долго в позиции наизготовку не простоять.
Татьяна Щербина